Когда я, будучи студенткой, впервые собиралась на балет «Кармина Бурана», однокурсница балетоманка сказала: «Тебе очень повезет, если Блудницу будет танцевать Татьяна Шеметовец». Мне тогда повезло. Как везло потом неоднократно – всякий раз, когда в «Кармине Буране» или в «Болеро», или в Персидском танце из «Щелкунчика» танцевала заслуженная артистка Беларуси Татьяна Шеметовец.

У Татьяны удивительная судьба – и творческая, и личная. Она никогда не была примой, но многие зрители ходили «на Шеметовец»: настолько выразительными и запоминающимися были созданные ею образы. У нее замечательное творческое долголетие: она танцевала до пятидесяти (артистки балета обычно уходят на пенсию в 38), жизнь на сцене ей продлил образ синьоры Капулетти в «Ромео и Джульетте». У нее удивительная история любви, которой она поначалу сопротивлялась: муж, народный артист Беларуси Игорь Артамонов, на 15 лет младше. Это сейчас разницей в возрасте никого не удивишь, а когда у них все начиналось 27 лет назад – ему 18, он только пришел в театр, ей 33, она звезда с трехлетним сыном, – это казалось чем-то невероятным и уж точно не союзом на всю жизнь. Оказалось – на всю, сыну Татьяны Виталию сейчас 30, он называет Игоря папой. Трое мужчин оказались главными в жизни Татьяны Шеметовец – сын Виталий («Он такой самодостаточный, удивительный ребенок. Мы его обожаем»), муж Игорь и хореограф Валентин Елизарьев. Когда Татьяна услышала от меня его имя, немного как будто растерялась, а потом рассмеялась (смеется она много и от души): «Никогда не думала так. Но, наверное, вы правы». Без Елизарьева ее творческая судьба была бы другой.

Валентин Николаевич говорит: «Она сразу обратила на себя внимание нестандартностью, что ли. Трудно сказать, что у нее были выдающиеся данные для классической балерины. Но она выдающаяся индивидуальность, и не обратить на это внимание было невозможно. Она сразу, практически со школьной скамьи, влетела в премьеру балета «Привал кавалерии». Она исполняла Терезу и создала такой яркий образ, что мы – я как художественный руководитель балета и постановщик Петр Гусев – просто были очарованы. За свою творческую жизнь она подготовила много ролей, я все их помню – в силу, наверное, ее яркой индивидуальности и таланта. Она не формально исполняет хореографию, а вкладывает душу, очарование женщины, актерское мастерство. Есть комплекс, который приподнимает артистов над всеми. Она – большая индивидуальность».

Главную роль в балете «Болеро» Валентин Елизарьев ставил именно на Татьяну Шеметовец

Цепляюсь за слова про «не выдающиеся данные». Татьяна легко соглашается и называет свои ноги «средними»: «Природного подъема у меня большого не было. Стопу я хорошо вытягивала, но вот этой горочки – знаете, как бывает, такая горочка – у меня не было, приходилось вырабатывать и следить. Это был мой пунктик. Всегда танцую и думаю: какие у меня страшные ноги». Думаю, что зрителям, которые ходили «на Шеметовец», трудно представить ту степень самокритичности, с которой живут по-настоящему большие артисты. Из-за этого ли «несовершенства» она не танцевала принцесс?

– Тогда у нас была плеяда очень хороших балерин, они были по-особому сложены. У меня от природы фактура очень хорошая, благодатная: я высокая, у меня хорошо посажена голова, длинная шея, хорошие руки. Но у меня широкие бедра. Валентин Николаевич мне всегда говорил: «Таня, ты мне не нравишься в пачке». При грамотной работе это можно скрыть, но при наличии других замечательных танцовщиц в этом не было необходимости. У меня был гигантский шаг, прыжок – их можно было по полной использовать в других ролях, и Валентин Николаевич, думаю, дорожил этим. Вот, например, когда он делал «Ромео и Джульетту», у него было чуть ли не пять Джульетт, представляете? Но не было достойного варианта синьоры Капулетти. А я эти вещи так умела, эта его пластика, даже если он глазами показывает, я прекрасно понимала, что он хочет. Я впряглась и за неделю сделала «Смерть Тибальда» так… хорошо.

Говоря «хорошо», она скромничает. Она сделала это незабываемо: горе матери, скорбящей по умершему сыну, было таким искренним и в то же время грозным, что ты видел, какие страсти рвут ей душу, как борется в ней мама, желающая счастья своим детям, и патрицианка, обязанная жить по законам чести.

Вспоминая роль, сделавшую ее звездой – Блудницу в «Кармине Буране», Татьяна признается, что образ получился «почти случайно»:

– Я тогда была, честно говоря, не целованная и не балованная. Не то, что меня строго воспитывали, но тогда все было по-другому. Я еще не влюблялась, хотя была смазливая и много кому нравилась. Но не проснулась еще по-женски. А тут этот балет. Я думаю: это ж какое… (слово, которое Татьяна сказала, в газете не напишешь, намекнем на «разнузданность» – И.П.). Там такие поддержки, все на грани. Есть черта, чуть-чуть перевалишься – и все, пошлость. А чуть-чуть попридержишь, и получится очень тонко, со вкусом. И я… Наверное, мне это природой дано – я все делаю чувственно, но есть грань, и я не перехожу. Мне удалось, образ вылепился, я станцевала это как себя – такую, знаете, очаровательницу, был во мне азартный момент, игровой, тонкий, я это чувствовала. Но я не предполагала, что будет такой успех. Не предполагала. Потому что когда мы выбегали на поклон, зал взвивался. Вскоре после постановки у нас были гастроли в Москве. Мы танцевали на священной сцене Большого театра. Здесь принимали очень хорошо, но в Большом было какое-то сумасшествие.

Когда Татьяну Шеметовец награждали в Минске театральной премией за эту роль, церемонию вел Николай Еременко-старший.

– Он берет диплом и говорит: «Награждается Шеметовец Татьяна Ромуальдовна за роль – знаете, у него голос такой – за роль… «Б…», – прокашливается, «Б…», – прокашливается и уже тише: «Блудницы», с таким удивлением. Он так кашлянул, и все – ха-ха-ха! Знаете, это был 1983 или 1984 год, еще был комсомол, Союз – и тут Блудница. Все так хохотали!

Она и сегодня хохочет, как девчонка, вспоминая этот эпизод. Вроде, уже не девчонка, не Таня (хотя представляется по-прежнему так), а Татьяна Ромуальдовна – не только педагог-репетитор, а директор балетной труппы, но «я так счастлива, что сохранила в себе эту детскость, способность радоваться». «Она умеет порадоваться за успехи других. Это редкое качество, в театре особенно, – говорит Валентин Елизарьев. – У нее есть видение, она может не только хореографически точно передать материал, но увидеть в человеке главное, умеет очень хорошо подсказать». Этот заочный диалог хореографа и его балерины удивителен: «Я много работаю как репетитор и педагог и, поверьте, я раскрываю такие тайны, такие нюансы…».

Чтобы лучше понять, о чем они говорят, я пришла на репетицию, которую проводила Татьяна Шеметовец. Репетировали Персидский танец из «Щелкунчика» (Елизарьев называл ее исполнение «блестящим»). Татьяна учит: «Только села хвостом на пятку, выпускай бедро». Для меня абракадабра, но солистка схватывает – и выпускает бедро, как нужно.

– У меня знаете, как было? Персидский. Отрепетировала, все сделала. Но когда я выхожу на сцену и слышу эту музыку, во мне, знаете, границы открываются, чакры, и я слышу музыку в музыке. Могу замедлиться, потом ускориться, могу варьировать, во мне эта музыка, и я танцую уже не хореографию, а музыку этой хореографии. Вот что во мне. И вот это я не в состоянии передать.  

– Это же их индивидуальность.

– Да, они сами должны понять.

Но она все равно старается: «Ты выходишь и всех сводишь с ума. Не роковая красавица, нет – обворожительная, в глазах вечность». И мне сейчас кажется, что она говорит не о Персидском танце – она говорит о себе.

С днем рождения, Татьяна!

Фото: Владимир Шлапак (СБ), Виктор Драчев

Опубликовано в газете «СБ. Беларусь сегодня» (www.sb.by)