Сегодня в Большом театре состоится премьера новой редакции балета Валентина Елизарьева «Щелкунчик».

Когда перед тобой над сценой взлетают одновременно шесть Дроссельмейеров, есть от чего голове пойти кругом. У меня и идет – я пытаюсь рассмотреть каждого, увидеть за движениями характер: порядок исполнения, рисунок танца важны, но образ возникает только после того, как порядок выучен и доведен до автоматизма. «Роль у тебя в теле, – объясняет Валентин Елизарьев Эвену Капитену, репетирующемуДроссельмейера. – Я хочу, чтобы ты поработал над ролью». И я вспоминаю, что после того, как Капитен станцевал Бога в «Сотворении мира» (это был юбилейный, 300-й спектакль, балеты Елизарьева живут долго), балетмейстер его хвалил: «Молодец, с умом работал, я видел, что свое внес». Валентин Николаевич уже не раз мне говорил: он любит сотворчество и очень ценит умных артистов. Я надеюсь, что Эвен Капитен это знает и понимает ценность сделанного ему комплимента. Но погордиться собой времени нет: передышки сейчас короткие – мгновение – и снова в танец.

Сегодняшнюю премьеру будет танцевать только один из шести Дроссельмейеров, за которыми я сейчас наблюдаю.  Кто именно? «Я решу накануне вечером, – говорит Валентин Николаевич. – Интрига должна сохраняться до конца». «А критерий? – пытаю я. – По какому принципу вы будете определять?». Улыбается: «Кто будет лучше готов». Это улыбкачеширского кота: не известно, что за ней на самом деле спрятано. Может быть, он уже все решил, и выбрал, кто станцует Машу, Принца и Дроссельмейера на первой премьере 13 октября, кто на следующий день, а кто еще порепетирует и выйдет на сцену 23 октября. А, может быть, он действительно пока не знает и ждет до последнего, потому что вот тогда, на предпремьернойрепетиции, все и сложится. Пока складывается нелегко.

Валентин Елизарьев хотел возродить свой «Щелкунчик» с того самого момента, когда вернулся в театр после девятилетнего отсутствия. «Здесь совершенно оригинальное произведение, – объясняет мне терпеливо, хотя спешит поговорить с артистами, сегодня первая репетиция в костюмах на основной сцене, и он сразу предупредил: в этом случае первый блин – всегда комом. – Я здесь старался соответствовать музыке и (чуть повышая голос – И.П.) духу литературного произведения. Я очень люблю этот спектакль, очень люблю музыку Чайковского. Здесь все нужно было обновить. Декорации сгнили, сейчас все новое. Большинство артистов этот спектакль не танцевали, нужно вдохнуть новую жизнь в это произведение».

Валентин Николаевич разрешил мне ходить на репетиции нового-старого «Щелкунчика». До сих пор мне казалось, что зрителю лучше не знать, что стоит за балетной легкостью, которая так нас восхищает. Да, конечно, все слышали про тяжелый труд, сбитые в кровь пальцы и травмы, но на сцене эти люди дарят нам праздник, и кажутся созданиями почти невесомыми: вот артистка коснулась пуантами сцены – вот взлетела – вот перевернулась в воздухе – вот ее ловко поймал партнер, посадил на плечо, потом закружил, аккуратно поставил, а вот – рраз! – и сам взлетел. Все легко, изящно, с улыбкой. «Лица, лица! – кричит в микрофон народная артистка Беларуси Татьяна Ершова. Когда-то она сама танцевала Машу, а теперь учит это делать других. – Что бы ни случилось – лица! За настроением можно много чего скрыть, ребят!». С настроением еще не все в порядке. Как и с рисунком танца: он то и дело ломается. Вчера, когда репетировали без костюмов, все, вроде бы, получалось, а сегодня не всем артистам кордебалета удаются поддержки: пышные пачки партнерш мешают. «Сделайте еще раз!», – кричит в микрофон Елизарьев. Еще раз. Потом еще. Потом подходят солисты: кто-то страхует балерину, чтобы не упала от неловкого движения партнера, кто-то показывает, как удобнее взяться, что «вот здесь надо подсесть». Уф, удалось. Но они буду тренироваться снова и снова, жертвуя отдыхом между утренней и вечерней репетицией: Елизарьев требует совершенства. Потому что только когда рисунок танца не ломается, начинается настоящий спектакль, когда можно играть выражением лица и взмахами рук. «Капитен, откуда эти мужицкие движения? Дроссельмейер – аристократ, жесты должны быть элегантными», – требует Елизарьев. И – чудо! – движения Эвена Капитена меняются, как будто немного закругляются, становясь плавными, широкими, и вот уже перед нами другой человек – вальяжный аристократ, для которого все эти куклы – так, развлечение. Но он отдается ему со всей страстью.

В другом зале репетируют французский танец. «Это разучивание порядка, скучная репетиция», – говорит Елизарьев. Но мне все интересно, и я иду. Разучивают сразу три пары (кто выйдет в премьере – тоже загадка и интрига, как и с Дроссельмейером, Машей и Принцем). Заслуженная артистка Беларуси, заведующая балетной труппой Татьяна Шеметовец периодически  вскакивает с места и начинает показывать: вот здесь нужно делать вот так, а здесь вот так: руку туда, глаза туда же, а нога, нога должна быть изящнее: французский танец же! Когда она оказывается рядом, спрашиваю: «Вы что, помните весь порядок?». Смеется: «Да!». Несмотря на то, что не танцует почти 20 лет, она помнит порядок всех партий, в которых выступала. Задумалась: «Иногда кажется, что все забыла, но оказывается, тело все помнит».

«Тело умнее нас», – говорит заслуженная артистка Беларуси Жанна Лебедева, которую Валентин Елизарьев попросил поработать с артистками, которые будут исполнять партию Щелкунчика-куклы. «Жанна – одна из лучших исполнительниц этой роли», – объясняет Елизарьев. Она поначалу отнекивается: ничего не помню. Но стоит зазвучать музыке – и нет передо мной больше Жанны Лебедевой, а есть Щелкунчик. «Вы музыку слушайте, –  говорит она стоящим перед ней трем кандидаткам в Щелкунчики, – здесь все очень четко по музыке разложено». И я тут же вспоминаю, как разговаривала о Елизарьеве с Родионом Щедриным, и он сказал, что всегда выделял особенную Елизарьевскую музыкальность, которая далеко не у каждого балетмейстера, оказывается, есть: «Он очень музыкален, очень тонко чувствует музыку».

Репетиция продолжается, и вдруг происходит нечто для меня совершенно неожиданное: артисты аплодируют. Только что закончили танцевать русский танец Александра Чижик и Антон Кравченко, и все у них сложилось: и рисунок, и настроение залихватское, под стать музыке, и точка именно в том месте музыки, где ее поставил хореограф. Сорвать аплодисменты коллег дорогого стоит: они понимают и видят все. И уж если получается… Такие аплодисменты я слышала потом еще раз: когда адажио из второго акта танцевали Ирина Еромкина (Маша) и Олег Еромкин (Принц). Уровень сложности поддержек в этом номере, по словам самих балетных, «высший пилотаж», их далеко не каждый способен выполнить. «Да, тяжелое адажио», – задумчиво и даже с каким-то, кажется, удивлением, говорит Елизарьев. Как будто не он его придумал. Пару лет назад во время нашего интервью он признался, что всегда устанавливал планку для труппы чуть повыше, чем она на сегодняшний день способна, придумывал сложную хореографию – чтобы стремились, чтобы горели. «Лицом побольше! Делаешь хорошо! Лицо должно выглядеть так, как будто это очень легко, и ты получаешь удовольствие», – говорит Елизарьев Таро Курочи, танцующему французский танец. Японец – французский? Балет – искусство хоть и консервативное, но главное в нем, по мнению Валентина Елизарьева, умение танцевать, а не национальность. К тому же у японца Курочи за плечами отличная вагановская школа, та же, что и у самого Елизарьева.

«Легче, мессир, легче, не делай вид, что тебе тяжело, публика не должна это знать», – говорит Валентин Николаевич Эвену Капитену. И всем остальным: «Веселее, ребята! Публика не любит грустных лиц!». Сегодня публика увидит счастливых артистов. Даже если им будет – а им будет – трудно. Потому что это и есть театр: когда одни люди – артисты – дарят другим – нам с вами – праздник. А потом уходят счастливые от того, что это получилось. Но только Валентин Елизарьев будет знать, возродился ли спектакль именно таким, каким он его в свое время задумал.

 

Фото: Алексей Матюш, СБ

Опубликовано 13.10.2020 в газете «СБ. Беларусь сегодня» (www.sb.by)