Подруга рассказала мне о том, как познакомилась в аэропорту с мужчиной своей мечты,  как влюбилась с первого взгляда, как он не остался равнодушным, как все у них хорошо. Через пару недель я спросила, как развивается флирт – может, уже перерос в роман? – а она даже не сразу поняла, о чем это я: «Так это я придумала, пока ехала на эскалаторе. Увидела глаза, которые смотрели на меня – красивые такие, многообещающие, и придумала, как у нас все могло бы сложиться. Пережила эту историю от начала до конца – эх, красиво – и спокойно поехала домой». И я подумала, что ведь для нее никакого вымысла в этой истории не было – все правда. Возможная. Альтернативная реальность, в которой неидеальные люди строят идеальные отношения, случайно встречаются, закономерно расходятся, улыбаются незнакомцам в поезде, экономят улыбки на родных…

Вот такого я еще не видела: чтобы вся огромная арена О2 в Праге встала не в финале концерта, благодарная, а в самом его начале – едва увидев любимого артиста. Он вышел – весь в белом, сам побелевший – и зрители встали. Это было – спасибо, что пришел, спасибо, что ты с нами, мы тебя любим. И вздох облегчения и восторга: он с нами. Карел Готт не давал больших концертов четыре года: боролся с раком. Победил и снова вышел на сцену – пел, пританцовывал и шутил. Зал пел, пританцовывал и смеялся его шуткам. С видимым облегчением и даже счастьем. У Карела Готта удивительная артистическая судьба.

Кем только он не был за свою жизнь! Юристом и военным, скрипачом и мошенником, игроком и гурманом, дипломатом, шпионом и доносчиком, врачом, математиком, драматургом и писателем, а умер дворцовым библиотекарем. Да – скучно умер, зато как весело, запойно даже, жил! Каждым из своих талантов зарабатывал, каждый его прославлял. Но история запомнила его великим соблазнителем, чье имя известно почти каждому – Казанова. 4 июня исполняется 220 лет его смерти, и Венеция – родной город, не раз его изгонявший и даже томивший в тюрьме – открывает музей его имени. Славного, говорят там.

Стою у подруги дома перед сервантом, в котором почетом, уважением и советским достатком сияет ГДРовский сервиз «Мадонна» и понимаю: рука не поднимется его вытащить. Рука не опустится из него есть. Оксана, увидев на столе белые тарелки, как будто взгрустнет: «Мадонна» снова осталась нетронутой. Помнит она ее почти всю жизнь, но – в серванте. Мы сидим, смотрим на нетронутую «Мадонну» и думаем: почему мы так обрастаем вещами? Зачем? Где, где найти золотую середину между желанием иметь как можно больше и пониманием, что столько не надо? Как не сделаться рабом вещей, которые мы с таким рвением до остервенения тянем в свои норки?